Йост Ван Ден Вондел. Люцифер

www.lib.ru/INOOLD/WONDEL_J/vondel1_1.txt

---

Йост Ван Ден Вондел. Люцифер

www.lib.ru/INOOLD/WONDEL_J/vondel1_1.txt

---

Стишки неизвестных авторов

Не каменный истукан, не игрушка, не безделушка,
Которую можно спрятать и достать, когда снова нужно.
Живое и в этом всё дело, пускай бессмысленно это,
Конкурирует смело с армией мёртвых предметов!

@темы: Поэзия

---

Глеб Самойлов & The Matrixx (мрак)

их плоть развеет над океаном,
их тела станут новыми телами,
и с каждой вашей любовью
отдаваться вновь.
их кровь пропитает вам губы
миллионом тысяч поцелуев.
она придет в батареи по трубам
и будет греть ваши дома
и комнаты залиты кровью,
я занимаюсь любовью.

---

Мрак По Агате Кристи

Ведь пьесу про любовь
Играют мертвецы
И зрители, увы,
Давно уже мертвы.
...........
Я забываю все что было
До сих пор со мной
Я умираю с новой силой
Я опять живой
...................
Ночь звенит,мигают звезды в пламени костра
И за дымом прячется луна.
Испугалась,улетела из груди душа -
С нами остается Пустота
.....

Ночь умрет,погаснут звезды,огоньки костра
И от Солнца спрячется Луна.
Страх пройдет,но не вернется чистая душа
В тело где танцует Пустота .
..................
Но еще больней из своей крови
Делать облака на краю Земли
И летят над ней стаи облаков
Добрых королей голубая кровь
................
Давайте все сойдем с ума
Сегодня - ты, а завтра - я.
Давайте все сойдем с ума,
Вот это будет ерунда!
Мы будем дико хохотать,
Мы будем крыльями махать,
И покорится вся земля
Таким как ты,
Таким как я.
.......................
Я поцелую провода
И не ударит меня ток
Заводит молния меня
Как жаль что я ее не смог
По небу ангелы летят
В канаве дьяволы ползут
И те и эти говорят
Ты нам не враг ты нам не друг
Ни там ни тут
...............
Ты видишь: я болею,
Объятия Морфея
Меня влекут в никуда.

---

Пляски смерти

лежу в траве раскинув руки
смотрю на небо сквозь кусты
сжимают горло безысходность
и ты
.........................
Малый мальчик в люльке малой!
Сердце тронул ты мое!
Мать куда-то запропала?
Я присяду за нее.
Не скажу тебе я сказки,
Той, что шепчет мать, любя.
Я тебя наставлю пляске,
Укачаю я тебя!
Укачаю, закачаю
И от жизни упасу:
Взяв в объятья, прямо к раю
В легкой пляске понесу!..
.......................
Король
За столом, под балдахином,
Ты пируешь, мой король.
Как пред ленным господином,
Преклониться мне позволь!
Я на тоненькой свирели
Зовы к пляске пропою.
У тебя глаза сомлели?
Ты узнал родню свою?
Встань, король! по тройной зале
Завертись, податель благ!
Ну,— вот мы и доплясали:
С трона в гроб — один лишь шаг!
.....................
Пляски смерти


1

Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...

Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день труди'тся над докладом.
Присутствие кончается. И вот -
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот...

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор...
А мертвеца - к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем - изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка - дура и супруг - дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музы'кой заглушон...
Он крепко жмет приятельские руки -
Живым, живым казаться должен он!

Лишь у колонны встретится очами
С подругою - она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:

"Усталый друг, мне странно в этом зале". -
"Усталый друг, могила холодна". -
"Уж полночь". - "Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена..."

А там - NN уж ищет взором страстным
Его, его - с волнением в крови...
В ее лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...

Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова...

И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он...
"Как он умен! Как он в меня влюблен!"

В ее ушах - нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.

@темы: Страх, Поэзия, Ужас, Смерть, Стихи

---

Я хочу быть с тобой от Наутилуса

Я пытался уйти от любви
Я брал острую бритву и правил себя
Я укрылся в подвале я резал
Кожанные ремни, стянувшие слабую грудь

Я хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой
Я так хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой и я буду с тобой

Твое имя давно стало другим
Глаза навсегда потеряли свой цвет
Пьяный врач мне сказал - тебя больше нет
Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел

Но Я хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой
Я так хочу быть с тобой
Я хочу быть с тобой и я буду с тобой

В комнате с белым потолком
С правом на надежду
В комнате с видом на огни
С верою в любовь.

Я ломал стекло как шоколад в руке
Я резал эти пальцы за то, что они
Не могут прикоснуться к тебе
Я смотрел в эти лица и не мог им простить
Того, что у них нет тебя и они могут жить.

@музыка: Наутилус Помпилиус - Я хочу быть с тобой

@темы: Грусть, Любовные стихи, Печаль, Текст песни "я хочу быть с тобой" Наутилус Помпилиус, Музыка

---

Кладбице по Цветаевой

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.

@темы: Поэзия, стихи, любовь, мрак, тлен, голос из под зкемли, Цветаева

---

Вампирская любовь по Бодлеру

ВАМПИР



В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.

Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.

И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну.

Я стал молить: "Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!"

Но оба дружно: "Будь покоен! -
С презреньем отвечали мне. -
Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине!

Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
Вдохнешь лобзанием своим!"

@темы: Поэзия, Ужас, Арт, Раб любви, Любовь, Стихи, Мрак

---

Система запорозки по Поппи Брайт

+ + + System Freeze + + +
Пробираясь к верхушке Эвереста, высоко над Camp Three, где каждый шаг был тяжким трудом и каждый вздох заставлял ее молиться о том, что она сможет сделать следующий, Фрия Кеннинг увидела свое первое мертвое тело. Это был японец в красном скалолазном костюме, запиханный в эмбриональной позиции под оголенной скалой. Он, должно быть, лежит здесь с прошлого сезона, если не дольше; на этих высотах было практически невозможно отыскать тела мертвых скалолазов, и гора становилась их могилой.

Одна из рукавиц мужчины отсутствовала, демонстрируя сухую когтеподобную руку. Его лицо было таким же мрачным и размытым, как скала, грязная маска, которая больше не была похожа на человеческую. Фрие нужно было открепиться от троса, чтобы обойти его. Справившись с этим, она молча замолвила за него короткую молитву, пожелание, чтобы дух горы Джомолунгма принял его, и только потом продолжила ползти.

Она не думала о трупе следующие 15 минут, потому что через 15 минут она умирала.

Это случилось настолько быстро, лишь один стук сердца, чтобы провалиться сквозь обманчивую корку снега, быстрее чем падать с высоты 100 футов, а потом шок от удара. Фрия почувствовала, как что-то зажало ее бедро, ударило ее в плечо. Она погрузилась в спрятанное ущелье, приземлилась на что-то вроде порога, в пределах льда. Ее пояс был прикреплен к тросу, но или ее карабинер, или все же пояс, подвели. Она не могла пошевелиться, чтобы проверить; ее разрезали горячие ножи боли, когда она двигалась.

Фрия пыталась оценить ситуацию. Она лежала на ее правом боку, лицом к стене льда, который устремлялся ввысь настолько, насколько она только могла увидеть, лишь слабое серое пятнышко дневного света дрожало в самом верху. Внешний слой льда был прозрачным, ребристый здесь и там из-за белых трещин. Глубже внутри, лед становился тонким, почти металлически голубым. За той глубиной, которую мог видеть глаз Фрии, было светонепроницаемое ядро тьмы.

Если бы она умерла здесь, ледник пережевал бы ее, и случайно выплюнул где-нибудь, еще ниже на Эвересте. Он уже слышала об этом раньше, скалолазы пропадали в ущельях, их доставали месяцами или годами позже.

Фрия этого не хотела. Она бы лучше осталась на горе, стала частью ее обширной системы. Идея оставить свой отпечаток в системе ей всегда нравилась, удерживала ее дома, обучающуюся общаться с компьютерами, в то время как другие дети бороздили аллеи, вдохновила ее к написанию программы искусственного интеллекта, которая профинансировала этот подъем.

Она представила, как ее сознание закручивается спиралью, и покидает ее тело, проникая в многогранный лед, в матрицу горы. Мечтательно, в отсутствии страха или даже удивления, она заметила, что сквозь лед к ней шел мужчина. Он шел так легко, как по воздуху, в хорошо скроенном черном костюме и затемненных очках, как какой-нибудь призрак CIA. Его шаг не был ни поспешным, ни колеблющимся. Был ли он Смертью? Она всегда представляла себе его более колоритным, что ли. Она воззрилась на молитвенные флаги, натянутые на верхушке горы Шерпасом, чтобы изводились ветром; каждый изгиб ярко раскрашенного флага; это молитва предку. Фрия была уверена, что мужчина, к ней приближающийся, ничего не смог бы поделать с этими вопросами.

Когда он ее достиг, то наклонился и подал ей руку. Она схватила ее не задумываясь, и мужчина поднял ее так же легко, как если бы она сама поднимала малыша. Она втянула в себя дыхание, ожидая боли в сломанных частях тела, но ее не было. Она поняла, что неподвижно стоит на ледяном пороге, поддерживая себя на своих собственных крепких ногах, а мужчина наблюдает за ней с неприкрытым намеком улыбки.

- Здравствуй, Фрия Кеннинг.
- Привет.

- Я агент Джон Файн, и мне очень приятно встретиться с вами. Мы восхищаемся вашей работой. Искусственный интеллект - не конкретно моя специальность, но мои коллеги говорят, что ваша программа Self - наиболее революционная часть всех работ над искусственным интеллектом, когда-либо достигаемых каким угодно человеком.

- Что ж, спасибо вам. - Теперь Фрия была убеждена, что у нее наверняка галлюцинация. Наверное, она умирала, оперативные биты памяти перемещались по ее мозгу как ошибочный жесткий диск, выплевывающий линии бессмысленного кода. Что ей оставалось делать, как не прокрутить вперед? - Я, уф, очень горжусь Self. Практически чувствуется, как будто бы я создала что-то большее, чем я сама.

- Конечно же, это что-то большее, чем ты сама. - След раздражения забрался в голос мужчины, но он сразу же его отстранил.

- Фрия, ты бы хотела выбраться из этого ущелья? Ты бы хотела встретиться с Эверестом?

- Я не думаю, что это входит в планы.

- Оно может входить. Ты этого хочешь?

Она рассмеялась.

- Кто ты такой, Дьявол? Это мой шанс продать тебе свою душу за остальные 30 или 40 лет на вонючей старой планете Земля? Я так не думаю, Мистер.

- Что Дьявол может хотеть от программы искусственного интеллекта, Фрия?

- Возможно, она нужна ему, чтобы помогать рекрутировать проклятых? Я не знаю. Забудь об этом. Отвали.

Мужчина сделал шаг обратно в лед, и Фрия моментально снова лежала на пороге, ее конечности изогнуты до невообразимости, боль красная и измельчающая и в сто раз хуже прежней. Она начала плакать от непрекращаемости этого, и вскоре ее рыдания превратились в рвоту.

- Тогда умри глубоко во льду, если хочешь. Это в любом случае имеет для меня небольшую разницу. Но я не Дьявол и никакой другой из таких глупых людских призраков, и все, что мне нужно от тебя так это то, что ты в любом случае сделала бы.

- Что? - удалось выплюнуть ей.

- Закончи новую программу ИИ, над которой ты начала работать, до того, как уехала в Непал. Мы с тобой свяжемся, когда она будет готова, и очень щедро тебе за нее заплатим.

- Честно? - спросила она, в недоумении.

- Честно.

- Вы выиграли.

И потом, безо всяческого намека на перемещение, она снова была на поверхности горы, в районе Camp Four базы South Col. Ее тело было целым и сильным, ее инвентарь неповрежденным, ее скалолазный пояс прикреплен к тросу. Всего этого возможно никогда и не было. Фактически, и не могло быть. И вообще, она поднималась без дополнительного кислорода; она, должно быть, подверглась гипоксии, и ее изголодавшийся воздухом мозг привел ее, черт знает куда. Хотя каждая клетка ее тела болела, она никогда еще не чувствовала себя настолько живой.

Фрия направилась к Camp Four, где ее команда Sherpa пила горячий чай и где была готова сухая палатка. На следующий день, прямо до полудня, она стояла над вершиной Эвереста, одна нога в Китае, другая - в Непале.

Она упорно смотрела из окна над ее столом около часа, не замечая полей высокой травы и диких летних цветов, окружавших ее дом. Ей вырисовывались горы.

Помотав головой, Фрия вернулась к реальности и заставила себя взглянуть на монитор компьютера. Он был заполнен линиями кода, которые больше не имели для нее никакого смысла. Она не знала почему, но она просто больше не могла работать над этой программой. Может быть, было слишком много ассоциаций с подъемом, с несчастным случаем, который случился тогда, вернее, с несчастным случаем, который, она думала, что случился. Фрия знала, что она не могла выжить после того падения, которое ей запомнилось, сама выбраться из ущелья и продолжить свой путь к вершине. Перед тем у нее уже возможно была гипоксия, и даже приступ мозгового эдемдала, который вызвал галлюцинацию всего этого.

Она была горда тем, что достигла вершины, но ей было грустно думать о Эвересте. Встреча это не все, чего она ожидала. Пик ее жизни, буквально наивысшая точка, которой она когда-либо могла достичь, была достигнута. Путешествуя назад через Базар Намче, Катманду, Лондон, Нью-Йорк, дом, она ощущала любопытную, плоскую депрессию.

Она решила отложить новую программу ИИ. Ее сохраненный отчет был все еще неповрежденным, и не было такого, чтобы она кому-нибудь пообещала эту программу.

Стук послышался двумя днями позже, застав ее в нижнем белье, пьющую остывший кофе и пытающуюся навести порядок в огромном незавершенном количестве е-мейлов. Она облачилась в крысиный халатик и направилась к двери.

Сразу мужчину она не узнала. В своем темном костюме и призрачными оттенками, он выглядел так не соответствующе на ее крыльце, как если бы он находился ста футами ниже в леднике.

- Фрия Кеннинг. Агент Джон Файн.- Он протянул ей руку, которую она пожала весьма сконфуженно. - Я уверен, вы помните меня.

- Не совсем, Мистер, уф.

- Агент. Агент Файн. Мы встречались в не совсем удобных условиях, повтора которых, я уверен, вы бы не хотели. Я здесь по поводу программы ИИ.

- Новой?

Молчания Файна было достаточным подтверждением.

- Я боюсь, эту я не закончу. Я стала заниматься другими вещами, и я в любом случае не уверена, что это ваше дело.

- У нас было соглашение, Мисс Кеннинг.

Тогда все вернулось к ней снова: ущелье, боль ее сломанного тела, иссушающий холод. Обещание, которое она дала мужчине, появившемуся из льда.

- Я не могу сделать этого, - она прошептала. - Оно заставляет меня слишком много думать о о..

- Об этом?

Тело Файна изменялось, сверкало, масса распыляющихся кристаллов, казалось, вырывалась из его губ, груди, живота. Лед. Лед, исходящий из его тела, перемещающийся как ускоренная съемка ледникового вторжения. Лед прикасался к ней, окружал ее. Лед сжимался вокруг, ломая ее кости.

- Мы ненавидим, когда наши батарейки так рано выдыхаются, - услышала она слова Файна, потом лед покрыл ее лицо, и она уже больше ничего не узнала.



* * *




Коронер отступил от стола вскрытия, покачивая головой.

- Чертовщина какая-то. Я не понимаю.

Его ассистент пожал плечами.

- Что? Все эти сломанные кости выглядят так, будто бы ее били до смерти.

- Не знаю, били ее или нет. Повреждения более сопоставимы с падением, но ее нашли в своем собственном зале, какого черта она откуда падала? В любом случае, ее убили не повреждения.

- Что тогда?

Коронер долго смотрел в окно, прежде чем ответить.

- Эта женщина умерла от гипотермии.

Окно в морге было маленьким, высоким и грязным, но через него коронер и его ассистент могли четко видеть солнце и небо прекрасного июльского дня.

Система заморозки Пер. Matilda
by Poppy Z Brite
Перевод — Matilda
Редактор Chartreuse Darkholme

@темы: Поппи Брайт, АртГейГотикРассказы

---

Поппи Брайт

+ + + Optional Music for Voice and Piano + + +

1960

Когда рука внезапно схватила его и потащила в узкий переулок, в голове у мальчика мелькнуло разве что «я так и знал». Он чувствовал, что не получится добраться домой без приключений.

В библиотеке появилась новая книга о магии. За ее чтением он потерял чувство времени, и не представлял, что уже так поздно, пока миссис Купер не напомнила ему, что библиотека закрывается через пятнадцать минут. Родители будут в ярости. Он задержался лишь для того, чтобы с благоговением закрыть книгу и поставить ее на полку. И даже в спешке он заметил, как красива новая красная кожа по сравнению со старыми выцветшими тканевыми переплетами.

А потом вылетел из читального зала и понесся к каменным ступеням, выходящим на тротуар.

Он никогда не был на улице один так поздно ночью. Каким-то образом темнота меняла очертания знакомых предметов. Мимо фонарей мелькали летучие мыши. Казалось, они так низко, что почти касаются макушки своими легкими крыльями. Два покрытых шерсткой существа с заостренными ушками кинулись ему наперерез, он отпрыгнул назад и невольно издал негромкий горловой звук. Именно тогда на его шее сомкнулась рука.

Оно втащило мальчика в переулок и крепко прижало к себе, спрятав его лицо в складках чего-то вроде платья или плаща. Он сморщился от сильного запаха плесени. Невозможно было откашляться от пыли. Он начал задыхаться. Затем рука накрыла его рот. Пальцы, жесткие, сухие и невероятно острые, вцепились в его губы. Оно пыталось раскрыть их.

Он вертел головой, стискивая губы плотнее, чем, по его представлениям, можно было. Пальцы впились ему в лицо и рывком повернули его, снова уткнув в складки плаща. Что-то крошечное и тонкое вонзилось ему в шею. Он издал приглушенный вскрик – боль была ужасной.

А потом было две руки. Одна сдавила ему нос, разбив его в кровь. Наконец, не в силах дольше удерживать дыхание, он открыл рот и сделал несколько глотков благословенно холодного воздуха. Другая рука со шлепком зажала ему рот. Что-то мягкое и липкое проскользнуло через губы и растеклось по языку. Как будто соленый слизняк растаял во рту. Вкус у этой штуки был таким же, как и запах у плаща – резким и горьким.

Ему хотелось выплюнуть, но рука по-прежнему до боли сжимала лицо. Капля проскользнула в горло, согрев его. И это было почти приятно. По всему телу начало распространяться тепло. Он почувствовал восхитительную слабость. Пальцы ног и рук покалывало. Руки отпустили его, и он мягко соскользнул на землю.

Кирпич приятно холодил щеку. Шея была изогнута под неудобным углом, но он больше не замечал боли. Между верхушками зданий, возвышающихся на другой стороне улицы, он видел полоску тьмы, усыпанную крошечными звездами. Ночной ветерок коснулся его лица и взъерошил волосы, пока он, не отрываясь, смотрел вверх. Небо было невероятно красивым. Ему хотелось петь в него.


1980

Клавиши фортепиано под пальцами были гладки, как кость, и холодны. Ему нравилась их строгость – черное на белом и еще более насыщенный черный лак. Сама комната тоже была строгой, намеренно строгой. Единственными предметами здесь были фортепиано и банкетка. Пол был из темного полированного дерева с медово-золотым оттенком, от которого, казалось, исходило свечение.

Он сидел спиной к окну, занимавшему почти всю заднюю стену комнаты. Его дом находился на утесе с видом на море. Стоя у окна, он мог рассматривать волны, разбивающиеся об острые камни внизу. Но он сидел в дальнем углу комнаты. Если бы он повернулся к окну, то увидел бы только бескрайнее серо-голубое небо, расчерченное тремя массивными поперечинами оконной рамы.

Небо могло быть предрассветным, предзакатным или предштормовым – он не знал, и ему было все равно. Он ложился спать, когда уставал, а большую часть бодрствования проводил за фортепиано. Его лицо, склоненное над клавишами, было спокойным и не выражало никаких эмоций. В тридцать он выглядел почти так же по-мальчишески, как и в десять: стройное подтянутое тело, мягкая копна темных волос над бледным гладким лицом, глаза, словно прозрачные черные заводи, и серьезный, трагический рот.

Пальцы пробежались по клавишам фортепиано. Ноты взлетели, соединились, оторвались друг от друга и упали на золотой пол. Когда они достигли его слуха, он слабо улыбнулся. Ему понадобилось много времени, чтобы понять, что он может создавать такую музыку.


1960

Шея не была сломана. Ее вывернули так резко, что потянули мышцу, и, пока он находился в больнице, ему пришлось лежать навзничь, так неподвижно, как только можно, с толстым воротником из металла и пенопласта, поддерживающим шею. Он запомнил расположение каждой трещинки и каждого пятнышка на потолке. Временами тоска была почти осязаемой.

Он научился не плакать, потому что слезы стекали по вискам, и от них волосы за ушами становились неприятно сырыми - он не мог дотянуться руками, чтобы вытереть их.

После первых двух дней он обнаружил, что пение уменьшало его тоску. И что гораздо лучше, оно заставляло забыть о боли и о том, что произошло в переулке.

Как-то ночью его услышала медсестра. Он перестал петь, когда она вошла в палату, но она попросила продолжать, и после некоторых уговоров он спел ей песню. Он сам придумал слова и сочинил мелодию, лежа на больничной койке. В окно он видел деревья и кусочек неба, и ему очень хотелось оказаться снаружи. Он зарифмовал «листок» с «ветерок». Вполне характерно для десятилетнего, и все-таки эта поэзия обещала стать чем-то большим.

Но самым главным был его голос. Его шея была вытянута и закреплена, и голос просто обязан был звучать приглушенно и слабо. А он был великолепен. Он пел высоко, хрипло и мелодично – детский голос, но со скрытыми в нем намеками на тьму, страх и боль.

Когда медсестра держала его руку и слушала, слезы выступили у нее на глазах. Она вспомнила ночь, почти сорок лет назад, когда ее родители уехали за покупками в центр города и забыли оставить входную дверь открытой для нее. Ближайшие соседи жили за три мили от них, и она съежившись сидела в углу на крыльце, такая маленькая и ослабевшая от ужаса, пока на подъездной дорожке наконец не показалась знакомая машина. Ничего в милой песенке мальчика не вызывало таких воспоминаний, и все же она вспомнила все так ярко, что желудок сжался от испытанного в детстве ужаса.

Воспоминание причинило ей боль, но голос мальчика был так прекрасен, что она позвала других медсестер послушать как он поет. И они выдохнули только когда он закончил. Одна из них, двадцатилетняя девушка, выбежала из комнаты, всхлипывая. Потом она объяснила, что не знает, что на нее нашло – наверное, просто стало жаль бедного ребенка, лежащего здесь, такого бледного и худенького.

Мальчик слушал, как медсестры шепчутся за дверью, и в его глазах тоже стояли слезы. Он сморгнул их, вспомнив, что плакать нельзя. И вместо этого начал тихонько петь самому себе.


1970

Он стоял, прижавшись лбом к прохладному стеклу маленького окна, которое не открывалось. Позади него, в клубной гримерке, сновали другие участники группы: настраивали гитары, ерошили нервными пальцами торчащие волосы, готовились к выступлению. В стекле отражались их передвижения.

Он смотрел сквозь эти призрачные образы на небо. На город опускался вечер. Небо медленно синело, было уже темнее яичной скорлупы, но еще не лазурным. В этой синеве кружились бледно-розовые облака, пушистые и легкие, как сахарная вата. Он не мог оторвать от них взгляда, пока подошедший Пи Джей не хлопнул его по плечу.

– Как ты, чувак? Готов?

Он повернулся к Пи Джею. Ударник моргнул, затем ухмыльнулся.

– Мне нравится, – сказал он. – Выглядишь круто.

На нем было черное трико, шея обмотана длинным шарфом. Лицо он покрыл белой пудрой, а глаза обвел черной краской, из-за чего они выглядели запавшими и затуманенными. Лицо обрамляли черные волосы, спадавшие почти до плеч. Он был похож на вампира. Он был прекрасен.

– Мне нравится, – повторил Пи Джей.

– Спасибо, – и он опять отвернулся к окну.

– Собралась приличная толпа. Я проверил, – Пи Джей снова нервно ухмыльнулся. Это было первое настоящее выступление группы, первый раз, когда им должны были заплатить за их музыку.

– Здорово, – произнес он с усилием. Ему не хотелось говорить. Он чувствовал, как внутри него растет предвкушение. Сейчас он не хотел использовать свой голос ни для чего кроме пения.

Дверь гримерки открылась, и в щель просунулась голова.

– Парни? Вы готовы?

Остальные трое переглянулись и скорчили гримасы. Он закрыл глаза, чувствуя дрожь, рождающуюся на дне желудка и идущую в двух направлениях. Дрожь шла вниз к ногам, делая их негнущимися, и вверх к груди и горлу, пытаясь вытолкнуть наружу голос. Он был готов.

При первом звуке его голоса разговоры в толпе стихли. К тому времени, когда он спел начальные строчки первой песни, все до единого в клубе неотрывно смотрели на него. Кто-то пытался протиснуться ближе к сцене, кто-то чуть рассеяннее обычного выдыхал кольца дыма.

На сцене они находились недолго, но для него время замерло. Их выступление могло длиться один миг или вечность.

На самых высоких нотах его голос становился хриплым, и казалось, он сейчас сорвется. От этого звука у некоторых слушателей выступали слезы.

На последней песне кое-кто из толпы уже подпевал припеву. Другие сидели абсолютно неподвижно, не сводя глаз с его лица. Некоторые не скрываясь плакали, пока пели или слушали.

В задней части клуба серьезный мужчина в деловом костюме вздрогнул и прикрыл рукой глаза. Он работал в звукозаписывающей компании и пришел сюда в поисках таланта, который можно было бы продать, а не для того, чтобы разрушать музыкой свои чувства. Но голос певца воскресил в его памяти тихую нежную колыбельную, которую мать пела ему много лет назад. Его мать умерла в дорожной аварии, быстрой и некрасивой смертью, когда ему было пятнадцать. Воспоминание было почти невыносимым.

Мужчина снова вздрогнул, потом застыл, прижав руку к груди. Он почувствовал, как его сердце пропустило удар. Он начал подниматься со смутной мыслью найти телефон, найти доктора, попросить кого-нибудь, кого угодно, о помощи. Резкая боль бросила его обратно на стул. Он хотел ослабить ворот рубашки, но когда поднял руку, в его сердце вонзилась стрела.

Последним, что он увидел, был певец, смущенно смотрящий на заднюю часть клуба, и потом, когда люди поняли, что происходит, и бросились на помощь, наклонивший голову будто бы от стыда.


1973

Она была хорошенькой девочкой, хоть и очень бледной. Ее блестящие черные волосы были завязаны в два хвостика, а в руках она держала побитый металлический бумбокс. Шнур наушников выходил из бумбокса, шел вверх к ее плечу и исчезал под правым хвостиком.

Девочка стояла на крыше серого каменного офисного здания и смотрела вниз, на машины, с ревом несущиеся по грязной улицам, на людей, снующих одиннадцатью этажами ниже. Она представила, что находится среди этих людей, чувствует запах их тел, их горячее несвежее дыхание. Она надеялась, что приземлится на одного из них.

Все происходило не так, как должно было. В мультиках и телевизионных шоу внизу всегда собиралась толпа, половина людей пыталась отговорить человека, а другая кричала: «Прыгай!». Никто даже не заметил, что она стоит на краю крыши. Никто не увидит, как она прыгнет.

Порыв ветра испугал ее, и она переступила с ноги на ногу, чтобы удержать равновесие. Она пока что даже не была уверена, хватит ли у нее смелости прыгнуть. И она точно не хотела, чтобы ее столкнули. Она нажала клавишу на плеере. Запись начала проигрываться, шипя тишиной ей в ухо, а затем голову заполнил голос. Ее группа, ее вокалист, ее любовь – единственный человек, которого она любила. Ни одно из написанных ею стихотворений не выражало ее страданий лучше, чем тьма и боль в его голосе. Ему была ведома та же боль, думала она – не сильнее ее собственной, ничто не может быть сильнее ее собственной боли, но он знал. Он понимал. Об этом ей сказала мучительная красота его пения. Да, он понимал. Если бы она умерла, то умерла бы ради него. Она была рада, что написала ему ту записку.

Теперь музыка захватила ее тело целиком. Она могла бы поднять ее над краем крыши. Если ей суждено жить, она унесет ее прочь. Она полетит. Если не суждено – она упадет.

Теперь его голос заполнил весь мир. «В огне – в сердце огня – я чист», – завывал он. Голос поднимался на слове «чист».

Она прыгнула. Голос следовал за ней. Бумбокс разбился, когда она ударилась о тротуар.


1974

– Я не хочу, – сказал он. Протест получился нерешительным.

– Нет, хочешь. Ты говоришь «нет», но я слышу, что ты на самом деле имеешь в виду. Ты имеешь в виду «да», – сказал ему Киллнер. Киллнер был менеджером группы, и он ненавидел его голос. Неприятно сухой и тонкий, как бумага, он входил в уши и скользил вокруг, пока ты не терял ход своих мыслей и, в конце концов, не соглашался на что угодно, чего от тебя хотел Киллнер.

Киллнер продолжал говорить. Он убрал трубку от уха и смотрел на нее, слегка улыбаясь неразборчивому жужжанию слов. Потом снова поднес ее к уху.

– К тому же, ты не единственный участник в этой группе, – говорил Киллнер. – Я уже побеседовал с Пи Джеем, Тоби и Маком. Они все хотят этого. А ты ненормальный, раз упускаешь шанс. За последние шесть месяцев ты не сделал ничего – ни единой записи, ни одного выступления. Хочешь, чтобы все о тебе забыли?

– Да.

– Что ж, отлично. Ты знаешь, что эта группа – ничто без твоего голоса. Хочешь всех подвести? Своих фанатов? Пи Джея, Тоби и Мака?

– Послушай, – ответил он Киллнеру, – пение – моя жизнь. Я пою для себя каждый день, и ни за что не прекращу. Я люблю это больше всего на свете. Но я уже говорил тебе, что больше не хочу делать записей, и особенно не хочу давать концерты. Всякий раз что-то случается. Помнишь парня, который умер на нашем первом выступлении?

– У него были проблемы с сердцем.

– Да. А как насчет людей, которые погибали в автокатастрофах, возвращаясь домой после наших концертов? Как насчет девушки, которая пыталась зарезать своего любовника ножом на парковке после шоу? А тот парень, который начал кричать на нашем последнем концерте? За ним приехали ребята, Киллнер. Ребята в белых халатах. Я думал, такое бывает только в развлекательных журналах. Они увезли его в больницу. Потом я слышал, что три дня он говорил лишь «его глаза». Его глаза. Считается, что он имел в виду мои глаза, Киллнер. В ту ночь я был в черном балахоне, а мои глаза были обведены зеленой краской дейгло. Казалось, что они светятся. Как насчет всего этого?

– Это всего лишь твой внешний вид, а не…

– Я не закончил. Как насчет предсмертной записки, Киллнер? Как насчет записки? Помнишь пятнадцатилетнюю девочку, пославшую мне свою предсмертную записку и спрыгнувшую с крыши? Помнишь «Я люблю только тебя и делаю то, что твой голос велит мне»? Как насчет этого, Киллнер?

– Ты считаешь себя ответственным за всех сумасшедших людей в мире?

– Только за тех, которые сходят с ума из-за моего голоса.

– Послушай… – голос Киллнера стал вкрадчивым, соблазняющим. – Это невероятная возможность. Удивительно уже то, что они хотят, чтобы вы там выступили. Там никогда не выступают рок-группы.

– Мы не рок-группа.

– Что плохого в том, чтобы быть, черт возьми, рок-группой? Стой… не отвечай. Они знают, что ты артист. Знаешь, чего они хотят от тебя? Номер с полетом.

Он закрыл глаза, вспоминая блестящий провод Питера Пена и чувство парения, от которого сжимался желудок.

– Как в 72-м. Помнишь, как тебе понравилось? После самого первого номера ты сказал, что это было твое самое блистательное выступление – ты парил над сценой, и казалось, что само твое сердце пело о любви. Ты ведь скучаешь по этому.

Он сидел с закрытыми глазами. Он всегда представлял себе, что летать – это почти так же потрясающе, как и петь. А две этих вещи сразу почти слишком сильны для того, чтобы вынести.

– Ну, так что ты скажешь?

– Нет, – прошептал он. – Я сказал «нет» и по-прежнему говорю «нет». Я не могу больше причинять вред людям.

После этого Киллнер сдался и обиженным тоном попрощался. Через десять минут зазвонил телефон. Это наверняка Пи Джей. Когда Киллнер не мог убедить его в чем-то, он всегда призывал на помощь Пи Джея. Тот умел говорить так, что вещи казались простыми и вместе с тем притягательными, и ты чувствовал себя идиотом, если отказывался от них. Он так хотел этого. Он не смог бы сказать «нет» еще раз. Он решил не отвечать.

Телефон снова зазвонил.

Если он возьмет трубку, он пропал.

Телефон кричал на него.

Он вынужден был ответить.

Но не должен ни в коем случае.

Но придется.

Он схватил трубку с рычага.

– Хорошо, – выкрикнул он. – Хорошо, хорошо, я сделаю это, хорошо, оставьте только меня в покое!

– А? – произнес голос Пи Джея, когда он подавил всхлип.

***
Это был его самый старый стиль. Черный, полностью черный костюм, белое лицо и темные запавшие глаза. Его любимый стиль – самый простой и самый впечатляющий, и на этом костюме не были видны черные ремни. Он подумал о полете. Это было так давно – рука Пи Джея на его плече. «Я понимаю, что для тебя это слишком», – сказал ему Пи Джей. «Ты знаешь, что мы правда хотели отыграть этот концерт. Спасибо, что согласился». Он кивнул Пи Джею и не произнес ни слова. Остальные привыкли к его предконцертному молчанию - оно их больше не тревожило. Они считали, что он бережет голос для выступления. Они не понимали, что когда он собирался петь, говорить было просто ни к чему.

Вряд ли теперь это имело смысл.

Он отодвинул оконную занавеску и взглянул на небо. На этот раз облаков из сахарной ваты не было. Этим вечером он увидел только маленькую холодную луну, плывущую высоко в небе, окруженную ореолом и частично скрытую за тучами.

К нему подошел один из работников сцены.

– Слушай, хочу еще раз напомнить тебе о проводах. Будь осторожен. Следи, чтобы провода были подальше от шеи, когда подашь знак, что готов к подъему, потому что мне не будет видно, что ты там делаешь. Эти провода острые. Подниму тебя вверх, когда один из них будет обмотан вокруг твоей шеи – и это наполовину отрежет тебе голову. Просто не торопись и подай мне знак, когда будешь готов.

Работник похлопал его по спине, как раз между ремнями. Он улыбнулся безумной улыбкой и отмахнулся от парня, желая лишь прекратить поток болтовни. Ему не нужен был инструктаж по использованию этих проводов. Он знал все о них.

Оставалось десять минут, потом пять, потом ни одной. Они уже были на сцене, когда он действительно понял, что происходит. Пи Джей, Тоби и Мак слегка пританцовывали, счастливые, что снова выступают. Он спокойно стоял в центре сцены, изучая толпу.

Ему были видны лица в нескольких передних рядах. Они смотрели на него, хотели его, хотели самые глубины его. Кому он причинит вред на сей раз? Кто отправится домой и приставит ружье ко лбу? Кто сделает больно любимому человеку? Кто лишится разума?

Никто.

Вообще никто, если он знает, что делает.

Он пел первую песню. Он кинулся в нее с такой яростью, что к концу песни стоял на коленях, обеими руками сжимая микрофон и каждый глоток воздуха из своего тела выталкивая в ноты. Он был на пике своего блеска. Если бы кто-то заметил влагу на его щеках, они бы подумали, что это пот. Последнюю ноту песни он тянул целую минуту.

Толпа неистовствовала.

Пора было лететь.

Его тело расслабилось и дрожало. Он подошел к задней части сцены, где свисали провода. Они мерцали золотом, серебром и всеми цветами огней сцены, тонкие как волоски, но все вместе достаточно прочные, чтобы удержать шестьдесят килограммов его веса. Он начал цеплять их к крючкам на ремнях. Когда остался один провод, который поддерживал большую часть его веса, он бросил взгляд за кулисы. Техник кивнул, готовый поднимать его.

Он набросил петлю провода на шею и подал знак.


1980

Он встал и отошел от фортепиано к окну. Мелкий туман от разбивающихся о камни волн оседал на стекле. Скоро будет шторм. Можно посидеть у высокого окна, наблюдая за его восхитительной яростью.

Он вернулся к фортепиано и наиграл танцевальную мелодию, моросящими капельками раскатившуюся по полированному полу. Затем прислонился щекой к крышке фортепиано, наслаждаясь его прохладной гладкостью. Рука потянулась к горлу и погладила плотный яркий шрам, протянувшийся почти от уха до уха. Пальцами он проследил его заостренную линию. Он помнил облегчение, которое испытал, придя в сознание после многочасовой сложнейшей операции, когда доктор сказал, что голосовые связки серьезно повреждены, и он больше никогда не сможет говорить и тем более петь.

Он немного посидел за фортепиано. Затем, когда долгий сладкий звук ясности наполнил его, подошел к окну, чтобы смотреть на шторм.



© 1995, Poppy Z. Brite, Optional Music for Voice and Piano
Мелодия для голоса или фортепиано
by Poppy Z Brite
Перевод — Linea
ред. Ольга Шапиро

© 2012, Linea, перевод

@темы: Поппи Брайт, АртГейГотикаРассказы

---

Смерть да мрак по Тристану

Ну что ж, потешимся отравой--
Шут Мефистофель, дай вина!
Чтоб сердце пеною кровавой
Пошло сквозь губы -- как слюна.

Тристан.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

Добро и зло -- во зло ему
....................................................
Терпенья не имел -- терпеть
.....................................................
И умер он, желая выжить,
И жил, желая умереть.
................................................
Плодит горячку тишина
............................
Спи: вот твоя постель. Обедай: вот твой стол.
Кто спит, тот сыт. Трава сладка тебе, как манна.
Спи: будешь ты любим, как всякий, кто ушел,
Как та, что дальше всех, сильнее всех желанна.
...........................................................................................................
Ловец зорниц...Спи, невесомы тяготы гробниц.
...............................

@темы: Поэзия, Вечный сон, Арт, Гробницы, Тристан Кобьер, Тяготы гробниц, Добро и зло, Стихи, Мрак, Мефистофель

---

Наваждение

Что-то было и что-то прошло,
только сердце, как лес, опустело,
наважденьем листвы прошумело,
в листопаде замкнуло тепло.

Только кто же войдет в этот лес,
наважденьем его заворожен,
осторожно, пока он возможен
и пока он совсем не исчез?

@музыка: Coronatus - Mein Herz

@темы: Поэзия, Иван Жданов, Coronatus - Mein Herz, Наважденице, Цитацы, Стихи

---

Крещение

Меня как будто нет. Никто не ждет меня.
Торопятся часы и падают со стуком.
,,,,
Меня как будто нет.Мой слух ушел за звуком,
но звук пропал в ночи, лишая время сна.
,,,,
Течет во мне река, как кровь глухонемая.
Свершается обряд - в ней крестят листопад,
и он летит на слух, еще не сознавая,
что слух сожжет его и не вернет назад.

@темы: Поэзия, Иван Жданов, Стихи, Цитаты

---

Арестованный мир

Ничему в арестованном небе предела
не дано никогда обрести.
И какое там множество бед пролетело,
не узнают по срезу кости.

@темы: Поэзия, Иван Жданов, Стихи, Цитаты